Куколка - Страница 53

Что здесь хорошего, Лючано не понял.

Он вообще не понимал ничего, кроме известных лиц и имен.

– Вы знаете, чем рискуете? – с холодным интересом осведомился Айзек. Так задал бы вопрос автопилот, уведомляя о смене курса. – И я, и госпожа Руф в случае чего спишем все на научные изыскания. Вам же уйти от ответственности не удастся. Вы – не теоретик. Вы – боевик. На вашем месте любой бы кипел от волнения. В случае провала вы станете для соотечественников символом измены. На века. Символ – тяжелое будущее, господин Сагзи. Невыносимое.

Красивое лицо Фаруда изуродовала болезненная гримаса. Казалось, вернулись времена, когда он сидел в кресле для экзекуций, а скучающий агент задавал ему дурацкие вопросы. С повязкой, закрывающей рот, вехден напоминал еще и хирурга за миг до начала судьбоносной операции.

– Я все знаю. Все! Я не знаю лишь, почему это интересует вас!

– Я слежу за вашими реакциями, – сохраняя ледяное спокойствие, ответил молодой гематр. Медно-красные волосы обрамляли лицо Шармаля-младшего красивыми локонами, будто резная рама – портрет. – Влияние эмоций на поступки. Динамика мимических реакций. Внешние признаки потрясения. Это ценный материал. Не сомневайтесь, он будет оплачен по соответствующим расценкам. И риск, и действия, и ответы на мои вопросы.

– Деньги не являются мерилом чести, – Фаруд колоссальным усилием вернул себе хладнокровие. – Вы правы: в случае успеха я стану предателем. Инициатором страшных потрясений социума. Даже если о моем участии в заговоре не узнает никто и никогда. Но что значит судьба одного человека – сотни! тысячи! миллиона людей! – когда речь идет о судьбе державы? Если измена – жертвовать любимым ради великого, тогда я изменник…

– Меня вызывают по второму каналу, – оборвал речь вехдена Айзек. – Желаю удачи. Я выйду на связь с госпожой Руф, когда известная нам обоим запись куим-сё состоится.

Лицо Фаруда заколебалось. Миг, и вместо него в рамочке проявилась сперва заставка с изображением знакомой спирали со звездой, а следом – кабинет Луки Шармаля-старшего. Банкир сидел в кресле, спиной к окну.

– Прибытие по расписанию? – спросил отец.

– Да, – ответил сын.

– Тебя встретят. Ты делаешь комплексы профессора Мваунгве?

– Редко.

– Это может скверно кончиться.

– Может. Но комплексы меня отвлекают.

– В Галактике есть мало людей, кого я не смог бы заставить. Ты – один из них. Иногда я об этом жалею.

– Напрасно.

Было странно и чуточку страшно подслушивать разговор двух гематров, отца и сына. Лючано вспомнил слова банкира, что его дочь Эмилия родилась со слабым гематрическим потенциалом. Должно быть, это взаимосвязано: Эмилия совсем иначе разговаривала хоть с отцом, хоть с профессором Штильнером. Здесь же в душу заползало чувство нереальности происходящего. Воображение буксовало, пытаясь наполнить речь интонациями, достроить, раскрасить, выяснить, что, наконец, происходит между двумя людьми – беседа, ссора, скандал, обсуждение…

– Я познакомлю тебя с племянниками, – сказал Шармаль-старший. – Давид очень похож на тебя. А Джессика – на мать. Ты долго не был дома, Айзек…

Что ответил Айзек, осталось загадкой. Каюта смялась, скомкалась – клочок бумаги в кулаке; чернота космоса сомкнулась вокруг, и миг спустя Лючано ощутил себя солнцем. Не пылинкой, сгорающей в бешеном пламени светила, а звездой во плоти. Сложные взаимодействия плазмы с магнитными полями венчали его на царство короной протуберанцев. Зубцы короны вздымались на десятки тысяч километров, извиваясь над хромосферой. Конвективное ядро вскипало энергией, перемешивая материю, как повариха шумовкой – суп. Водород, сгорая, превращался в гелий, гелий – в углерод; сердце сжималось, генерируя процессы на кварковом уровне, будто разящий кулак, грозя ударить, вспыхнуть и стать огненной чумой, прожорливым хаосом…

Солнце по имени Лючано уродилось непоседой.

Оно шло по космосу, разбрызгивая сияние, как оросительная установка – воду на полях. Шарахались прочь испуганные флуктуации, визжа в диапазоне, доступном лишь исчадиям континуума. А планеты, цепями прикованные к орбитам, с завистью глядели вслед.

– Ты должен знать, – сказал Шармаль-старший, словно ничего не случилось: ни солнца, ни чуда, ни перерыва в беседе отца и сына. – Ты – мой наследник, тебе надо знать. Дети Эми лишь наполовину гематры.

– Профессор оказался удачливей, чем думали все?

– Да.

– Он нашел рецепт?

– Да.

– Ты в курсе рецепта?

– Нет.

– Кто-то, кроме Штильнера, в курсе рецепта?

– Нет.

– Это точно?

– Вероятность до 96%.

Никакой каюты, корабля, системы связи – Шармали сидели в старомодных креслах-качалках у ступеней, ведущих ко входу в здание их виллы на Китте. Неподалеку, на скамьях амфитеатра, окружавшего эстраду с фонтаном, близнецы под присмотром голема Эдама с увлечением крутили на игровом «вертуне» какую-то стратегичку.

– Кто отец? – спросил Шармаль-младший. – Штильнер?

– Да.

– Эми всегда отличалась неразборчивостью.

Если можно представить брезгливость, упакованную в рефрижератор с охладительным слоем толщиной в парсек, так это была она. Эпитафия, оставленная братом на могиле сестры.

– Я не хочу обсуждать с тобой мою дочь.

– Хорошо, не будем. Почему ты не сказал мне раньше?

– Ждал.

– Чего?

– Разорения евгенического центра. Дискредитации Штильнера. Его изоляции в научной среде. Невозможности повторения эксперимента. Все это случилось.

Помолчав, глядя строго перед собой, как если бы за ничтожный промежуток времени успел просчитать тысячи вариантов развития событий, Айзек задал вопрос – простой, логичный и беспощадный, как смертный приговор: